О войне я узнал в 7 утра 24-го февраля, когда позвонил отец и сказал, что нас бомбят. Поначалу «не врубился» и даже засобирался на работу, но вскоре ситуация прояснилась. Хотя еще до обеда я удивлялся громадным очередям в магазины — зачем, ведь до российской границы далеко, и до нас война докатится нескоро.

В полной мере осознание реалий пришло в два часа дня, когда из своего окна я увидел большое звено вертолётов, летевших в сторону Гостомеля (городок в 10 км. от Киева, — ред.). Как потом выяснилось, это был русский десант, отправленный на захват аэродрома.

Мой ТАНАХ в подвале, наверное, до сих пор лежит

Мы быстро собрали вещи первой необходимости, деньги и документы, сбегали в магазин, проверили состояние подвала нашей девятиэтажки.
А потом начались взрывы, задрожали стекла. Еще «зеленые», мы схватили ребенка и в чем стояли, побежали в подвал, в который уже набились жильцы не только нашего, но и соседних домов. Сейчас я уже знаю, что это были «улёты» — наша артиллерия выбивала десант из Гостомеля и ломала взлетную полосу, мешая сесть русским самолётам. Так прошла первая ночь. Уже к утру совсем рядом с домом проехала САУ, сделавшая пару выстрелов.

В холодном подвале было невероятно много людей, дети постоянно плакали от испуга. Совсем худо стало, когда отключили воду и свет. Воду многие подготовили заранее и забегали в квартиру за бутылкой. Но без электричества прервалась связь с внешним миром — взрывы заменяли нам сводки с фронта.

Самое страшное в такой обстановке — это плачущие дети, которым ничего невозможно объяснить. Некоторые взрослые пытались их отвлекать, читали книги, пели, играли в игры. Моя дочка первую ночь ещё держалась, но потом... Да и у нас с каждым днём оставалось всё меньше сил и эмоций. В первый шаббат в подвале я еще зажигал свечи, потом пришлось экономить.

Очень интересно раскрывался смысл книги Коэлет в условиях войны. Время любить, время ненавидеть, время для войны, время для мира... Сначала читал на телефоне, а когда батарея села — на бумаге. Этот ТАНАХ, наверное, в подвале до сих пор и лежит.

Первые дни все были растеряны, напуганы и изумлены версией «денацификации». Наш подвал на 80% состоял из русскоязычных. От кого и зачем нас «освобождать»? А после новостей из соседней Бородянки (поселок в Киевской области, полуразрушенный российской армией, — ред.) у людей появилась ненависть к России. И уверенность, что мы победим, отобъемся.
Шутили сквозь слезы, мол, Бородянка станет нашим Бородино.

Мы уехали в чем были, не успев подняться в квартиру

Последней каплей, побудившей к эвакуации, стало попадание ракет в соседний дом, где сгорели несколько квартир. Я не хотел уезжать, поскольку в Буче (город в 15 км. от Киева, занятый россиянами, — М.Г.) осталась мама, с которой я долго не мог связаться. В ее пятиэтажку попал снаряд — сгорели верхние этажи. Каждый раз, когда прерывалась связь, я мысленно ее хоронил. А когда снова появлялась Сеть, звонил в истерике, извинялся за прошлые обиды.

Разрывался, не зная, как поступить — пытаться вытащить из-под обстрелов жену и дочку в Ирпене или пробираться в Бучу к матери. Под ее домом стояли танки и русская пехота.

Эвакуация наша была внезапной. В подвале жена узнала, что ее подруга попробует выехать по коридору, и машина уезжает через 10 минут. А это в квартале от нас. Мы уехали в чем были, не успев подняться в квартиру, ключи я оставил соседу. Из документов остался лишь паспорт и читательский билет в библиотеку им. Вернадского.

Приехали в Киев, а оттуда к дальним знакомым на электричке в село. Когда сидели на вокзале, то при каждом хлопке дверей дергались и пытались спрятаться. Везде светомаскировка, в электричке — полная темнота. После недели в подвале дочка начала особенно бояться темноты, стала заикаться, замкнулась в себе, говорит мало. Для нас всех русский — родной язык, а сейчас мой ребенок стал на нем запинаться.

В селе пришли в себя, нашли друзей из Киева, с которыми на автобусе за два дня доехали до польской границы. Мама после 15 дней в подвале тоже смогла эвакуироваться из Бучи через посты чеченцев. Почему-то не русские, а именно чеченцы в Буче стояли, говорит, насчитала 11 трупов на улицах, пока ехала через свой городок.

Жена и дочь перешли кордон, я отдохнул у товарища, отошёл немного. Возвращаюсь через Киев — сосед наш тоже уехал, а дома коты остались, надо их спасать. Опасно, но иначе не могу. Что дальше — не знаю...

Друга моего, из Ирпеня, убили во время обстрела. У матери подругу ранили, она истекла кровью, нашли только утром. Говорят, в Ирпене уже появились братские могилы в районе парка Победы. Сегодня даже ненависти к России нет. Остались пустота и растерянность...

Вместо послесловия

Я вернулся в Киев во второй половине марта. Тогда город был в полукольце российских войск, лишь с юга оставалась дорога жизни. Мне повезло — наш поезд стоял в поле всего четыре часа под Бояркой (тем самым Бойбериком, где происходили события «Тевье молочника»). Вместе с другими пассажирами наблюдал из окна вагона пролет двух ракет. В Киеве под грохот артиллерии переночевал у знакомых. Наутро отправился на последний киевский блокпост, куда привозили раненных из Ирпеня. Там же, на обочине лежали тела погибших, которых смогли вывезти.

Из-за страшной неразберихи единоначалия на КПП не было. Стояли и военные, и полиция, и нацгвардия. Два часа я упрашивал их пропустить меня в Ирпень, мол, в квартире остались два кота и черепаха. В итоге подсадили на военную машину, ехавшую на передовую. На самом «передке» атмосфера была гораздо проще — работает артиллерия, пулеметы, и никому нет дела до гражданского, возвращающегося в самое пекло.

Перешел полувзорванный мост, увидев по дороге множество брошенных, обстрелянных и сгоревших легковушек, на которых люди пытались выехать из Ирпеня. Двинулся по направлению к дому, где шел бой. На тот момент город был разделен пополам, а между русскими частями и позициями ВСУ была огромная серая зона, за которую сражались в кварталах.

У своего подъезда увидел три могилы

Не хочу вспоминать, как мне дались те три километра, скажу лишь, что положил в нагрудный карман, рядом с паспортом записку: «При обнаружении моего тела, просьба сообщить отцу» и номер его телефона.

В любом случае, надо было спасать домашних любимцев. Добрался до дома под грохот артиллерии и пулеметные очереди. В нашу девятиэтажку попали несколько снарядов, пять соседей погибли. Но моя квартира уцелела, разве что все окна выбило. Испуганные коты прятались под ванной, а черепаха из-за холода почти впала в спячку. Я засунул всех в рюкзак и пакеты, и тем же макаром стал выбираться обратно. По дороге встретил нашего снайпера, лежавшего в окопе на газоне.

На КПП у въезда в Киев офицеры осмотрели мой живой багаж и без проблем пропустили. Весь поход занял пять часов, но я ещё почти неделю приходил в себя, вслушиваясь в каждый далёкий взрыв. В апреле русские отступили, и спустя пару дней после окончания боевых действий я поехал в Ирпень и Бучу. У своего подъезда увидел три могилы, а в соседнем дворе была похоронена семья из пяти человек. Погибли одновременно, от прилёта.

В первые недели после освобождения, когда еще мало кто вернулся, я привозил из Киева и раздавал корм брошенным животным — их было тогда очень много. Иногда приходилось карабкаться на балконы или закидывать еду через выбитые окна котам и собакам, запертым в квартирах.

В мае в Ирпене дали свет и воду, а потом и газ. Очень быстро многое восстановили, а к зиме начали сносить разрушенные и сгоревшие дома. В квартире матери в Буче жили русские солдаты, жили настолько по-свински, что тушили сигареты об обои, не вставая с кровати.
Недоеденную еду бросали на пол, оставили после себя мусор и грязь, но стянули два новых телевизора. Мама сейчас в Германии, жена с дочкой в Польше.

Летом съездил в местечко Народичи на границе с Беларусью для консервации уникальных деревянных мацев. Удалось также получить разрешение на установку памятника на месте бывшего еврейского кладбища в Обухове Киевской области. До войны планировал при поддержке Объединенной еврейской общины Украины установить памятники на месте бывших еврейских сельхозколоний в Чернобыльской зоне и на кладбищах в брошенных местечках. Но если раньше там был только высокий радиационный фон, то после русской армии остались мины. Поэтому отложили эту идею до мирных времен.