Утром 24-го сын позвонил: «Батя, война!». Пенсию получил я в тот день, и почти всю сумму успел снять. 27-го в последний раз говорил с бывшей женой — она у сына была в Харьковской области, а потом связь прервалась. Постепенно отключили свет, газ, электричество, телефон, Интернет — полная блокада. Словом, поселили в камеру обскуру. Взрывы сначала раздавались вдали, но тоже не музыка Баха… Потом все ближе и ближе, пока снаряды не стали рваться практически у дома.

Наш дом превратили в руины

Я рядом с заводом «Октябрь» жил, где вроде бы дислоцировались солдаты ВСУ. Наш дом — одна из последних «сталинок» — просто закрывал собой завод — в общем, превратили его в руины, а квартиры россияне просто выжигали. Сквозные дыры в здании сделали — у одной стены стоишь, и видишь улицу на другой стороне.

Пока не разбили все стекла, днем в квартире сидел, а на ночь в убежище спускался, потише все-таки. Жили в темноте, при свече или каганце. Пищу сначала готовили на кострах во дворе, а когда совсем стало плохо и рядом уже рвалось, в подъезд мангалы перенесли. И там дрова кололи, жарили, варили, пекли… Дрова уже были в дефиците — всю мебель из квартир разрубили.

Потом от россиян стали гуманитарку получать. Страшные очереди, ругань. Я лично недели две-три на полевую кухню ходил.

Ни свет, ни заря надо вставать, очередь занимать, два раза кормят — гречка, рис, картошка, на огромный котел открывают несколько баночек тушенки, масса такая желеобразная.

Так что в основном сами готовили. Тарелки потом вытирали туалетной бумагой, воду экономили.

Когда все окна выбили, а март холодный стоял — я практически переселился в подвал. Иногда выбегал — дрова заготовить, приготовить что-то.

Два месяца одетым спал, как в советской песне: «Который месяц не снимал я гимнастерку, который месяц не расстегивал ремень». Несколькими одеялами укрывался.

Люди быстро адаптируются, без этого нельзя, наверное. Начинаешь привыкать, даже детей во двор выводили погулять — девочка была лет четырех, ни взрывов не боялась, ни гула самолетов и вертолетов. На 20 квадратных метрах — 11 человек, теснота ужасная.

У каждого подъезда стоял мангал, на котором готовили пищу, а в качестве дров использовали большие деревянные ящики из-под русских снарядов. Много таких повидал, на каждом маркировка и название боеприпаса указано. Я в этом ничего не понимаю, но даты изготовления удивили — самые «свежие» снаряды 1984 — 1986 годов! А многие были датированы 1970-ми…

Восемь тел насчитал во дворе, из них трое детей

Я за водой ходил — два-три километра от дома — к кравчучке бутыль привяжешь, и вперед. Прямо надо мной снаряды свистят, бомбы рядом падают. Сразу песню старую вспоминал: «если смерти, то мгновенной» (из песни «Дан приказ: ему — на запад…»). А у колодца белый микроавтобус стоял с надписью на капоте: «Волонтеры». Заглянул — четыре тела внутри, с одной двери кровь капает, неделю они лежали, потом убрал кто-то. (Этот же автобус я узнал полгода спустя в кадрах документального фильма о Мариуполе). Видел солдата с размозженной головой, окровавленный мозг наружу… Не знаю, русский ли, украинец.

Трупы гражданских подолгу на дорогах оставались. Прохожу по нашей улице Артема — одной из центральных, вижу два тела, я расспросил, говорят, женщина уже месяц лежит.

Самая страшная дата — 12 марта — мой день рождения. Я по глупости стоял спиной к окну — болтали с соседом на лестничной площадке. Тут раздается взрыв, ударной волной выбивает окно, и оно с рамой и стеклоблоком падает мне на спину. Все бросились в убежище, а в подвале у входной двери стояла корзина с инвентарем — лопаты, метлы, грабли. В общем, когда побежали, кто-то это хозяйство задел, черенки попадали на лестничный марш, а там полтора десятка ступенек — чудом руки-ноги не переломали, только один пострадал, перевязали его.

Минут на десять вроде утихло. Поднялся я к себе в квартиру, и вдруг слышу с улицы истерический женский крик. Я выскочил, а на крыльце нашем — три ступеньки всего, комок лежит, одеялом уже накрыли, фуфайками какими-то. И сидит рядом муж этой женщины — вот, что от Ларисы осталось, говорит… А кричала ее сестра — они с Ларисой нашим ОСББ руководили. Потом восемь тел насчитал во дворе, из них трое детей — двум по 14 было, а один десятилетний. Мертвые.

Одна женщина у нас в подвале была, об истории много говорили, книжками делилась. Ее тоже в тот день убило. Коленный сустав раздробило — она лежала посреди двора с неестественно вывернутой голенью. Это мои первые слезы были…

70 лет мне тогда исполнилось. Подарок на день рождения, что жив остался. В рубашке, говорят, родился. Радоваться, наверное, надо бы.

За два месяца крыша поехала основательно

С нами в подвале жил молодой парень лет двадцати. Ему в лицо попал осколок, разрезал верхнюю губу, выбил несколько зубов и язык поранил. Позвали врача — из нашего же дома. Он пришел, но никаких же инструментов нет, да и лекарств. В общем, зубы он руками вытаскивал, даже язык вроде бы зашить удалось. Антисептиком служила водка.

В каждом дворе небольшое кладбище было. Как хоронили? Рыть стандартные могилы тяжело, тем более, что питались мы не ахти… Так что выкапывали на полметра, клали тело как могли, землей присыпали, холмик делали, иногда конечности на поверхности торчали. Родственники искали куски фанеры, писали ФИО, даты жизни, кто-то стихи…

В убежище жили несколько немощных стариков, их туда едва ли не заносили. Кто-то умер «естественной» смертью, от стресса. Одна пара была, хорошие люди, женщина мне как-то несколько картофелин вареных принесла, баночку горячей воды. Я тоже пытался отблагодарить. У меня 12-го марта день рождения, у нее 13-го — подарочками обменялись.

Как-то мы сидим с ее мужем во дворе под канонадой, а она в убежище спустилась, видно, плохо себя чувствовала. До утра не дожила. Около 50 ей было. А муж говорит, никогда на сердце не жаловалась. Ну, не знаю. Пытались ей помочь, но врачей не было, так что… Он вырыл небольшую ямку, закопал, очень убивался — постоянно к холмику приходил, садился, ложился, плакал. Когда меня вывозили, помахали друг другу, а если б прощался с объятиями — разрыдался б, наверное.

Вообще, за два месяца крыша поехала основательно. Сентиментальным стал, плаксивым, память ухудшилась. Ни разу не умылся, не побрился, зубы толком не чистил. Раза три, правда, удалось принять импровизированный душ — когда голову мыл над тазиком, вода черная была. Вы потом отредактируете, я так, отрывками, самое яркое…

Жили словно полуживотные

Российских солдат видели регулярно — они заезжали прямо во двор на БТР, танках, БМП. Некоторые наши женщины вешались им на шею — не думаю, что искренне, но тем не менее.

Иду я как-то по улице, меня подзывает солдат. Я в карман за паспортом, а он махнул рукой, достал пачку сигарет. А я ж не курю, обменял потом на тушенку. В нашем доме был мини-маркет, после бомбардировок он закрылся, хозяин уехал в Киев, и русские этим пользовались — часто наведывались, особенно за дармовым спиртным. Один набрал себе батарею чекушек водки в бутылочках по 250 грамм. Вышел, посмотрел на меня, протягивает одну. У нас при Сталине военнопленных предателями называли, а люди просто выжить пытались. Можно и меня предателем назвать, брал из рук солдат. Жили как могли, словно полуживотные. Моральные унижения — это страшно.

Непосредственно мы с армией редко пересекались. Они занимали наши дома, квартиры, первое время сидели в подъездах — боялись появления ВСУ. Симпатии у меня к ним не было, но и ненависти тоже. Я сам в России родился, в Самаре. Среди друзей моих — и греки, и евреи, и немцы. Я по матери еврей, по отцу украинец.

Солдаты ведь тоже не очень кучеряво жили. То воды попросят, то еще что-то, а если бутылку водки принести — вообще расцелуют. У нас во дворе колодец был, мы там брали техническую воду — пить ее нельзя было. Я говорю русским, у вас же таблетки должны быть для обеззараживания. Да, были, говорят, месяц назад, но закончились. А консервы ваши, спрашиваю, — рагу овощное, осталось? Тоже нет уже, отвечают. Они питались той же гадкой кашей с полевой кухни, которую нам давали. Я смотрю — у каждого разная обувь — то ли отбирали у кого-то, то ли находили, может, гуманитарка, в общем, разная обувь, разные головные уборы, обмундирование потрепанное, грязное. Не очень их командование обеспечивало.

Трагедию Мариуполя называю «три А»

25 апреля рано утром пришел к нам в подвал мужчина, назвал мое имя и фамилию — забрал меня на Белосарайскую косу. Хоть и потерял десять кило, но главное, все-таки не еда была, а горячая вода — впервые полноценно под душем помылся. Зарос совсем, в шутку Хемингуэем называли, а иногда Карлом Марксом. А когда побрился-постригся — не узнал себя — очень изменился.

Потом перевезли нас в Бердянск — все по еврейской линии, я в Хеседе на учете состоял. Затем в Крым вывезли, в поселок Николаевка. Поправляться стал, хотя психика, конечно, искалечена, немало друзей и соседей погибли.

Поселили нас в небольшом отеле за счет еврейских спонсоров. Относились тепло, с заботой. Однажды, правда, вывела из равновесия уборщица — убирала она хорошо, но вдруг надела футболку с буквой Z — может, ума не хватило. А позже приехала семья из Москвы — в отличие от нас, на отдых, и платили довольно много по мариупольским меркам. Хорошая семья, двое детишек, женщина очень приветливая. А сын лет десяти — в футболке с портретом Путина и надписью: «Кто меня обидит — трех дней не проживет». Вроде интеллигентные люди, и не понимают, что здесь беженцы, все потерявшие …

А 1 июня нас посадили в Минеральных Водах на самолет в Тель-Авив. Хорошо приняли, все дали — одежду, обувь люди приносят, книги даже — я помешан на литературе, немало перелопатил за 70 лет. Я в Нетании живу, народ здесь очень добрый, помощь предлагают, никого с пророссийскими симпатиями не видел. Правда, племянник у меня есть в Хадере — настаивает, что россияне все это затеяли, чтобы американцы не пришли в Украину. Но я в Мариуполе американцев не видел, а российских солдат каждый день.

То, что случилось с Мариуполем, я называю «три А»: Ад, Апокалипсис, Армагеддон. Постоянно исторические параллели в голову лезут: когда нас изолировали — это ленинградская блокада; наш дом, оказавшийся на линии огня — это Дом Павлова в Сталинграде. И, конечно, библейский Содом и Гоморра. А еще — Катон-старший, бубнивший «Карфаген должен быть разрушен». Страшные ассоциации. Кому-то очень хотелось уничтожить Мариуполь и, думаю, ВВП ждет новый Нюрнберг или Гаага.

Недавно ролик видел, мол, город возрождается — улицы убирают, поликлиники, магазины открывают. Люди прижились, и их можно понять — не оправдать, но понять. Если ВСУ поставят целью отвоевать Мариуполь, и над ним снова будут рваться снаряды, тогда люди возненавидят Украину. Они натерпелись, вернулись к нормальной жизни, хотя ее уровень будет ниже. Дончане и луганчане говорят, что жизнь у них в целом победнее, чем в Украине, в том числе в Мариуполе.
Что еще рассказать? Честно говоря, многое забыть хочу — плохие это воспоминания, горе, слезы.