Мы на шестом этаже жили, лоджия на аэропорт выходит, и 24-го рано утром жена кричит: «Взрывы, война!». И тут появился огромный гриб — видно по складу боеприпасов ударили, или с топливом… Самолеты с аэродрома убрали, может, ждали атаки. Один только борт старый остался — его город купил, чтобы в парке поставить и детское кафе там сделать — вот в него русские попали, и потом хвастались…

В первый же вечер русские оказались под Мелитополем
Шок был, конечно. Нас же успокаивали — все под контролем и т.п. Сведения были другие, но не верилось, что Россия на Украину пойдет. Мы во двор спустились, соседи спрашивают друг у друга — это правда, не ошибка?

Мелитополь — своеобразный город, большинство здесь за Украину, но были и злорадствовавшие — ура, Путин скоро нас возьмет. И много предателей. Из близких к кормушке — работали в исполкоме, заседали в городском и областном советах. Многие из полиции многие ушли в комендатуру и «народную милицию».

В первый же вечер русские оказались под Мелитополем — а это ворота в Крым. Там перешеек узкий, сельская дорога на насыпи — две машины расходятся с трудом, так вот, не один из мостов не взорвали, хотя все были заминированы. Думаю, без предательства не обошлось. Потому что к вечеру под Мелитополем уже стояла колонна российской бронетехники.

А утром они прошли по проспекту, прямо под нашим балконом колонны двигались, все дрожало… Первые дни никого не трогали, разве что СТО обстреляли и несколько частных домов сгорели. В самом городе СБУ захватили, райотдел, полицию. А потом начали прессовать. Зам начальника военкомата пришел к ним со списками участников АТО, мэром поставили секретаря горсовета Галину Данильченко.
Когда в Мелитополе стали выходить на проукраинские митинги, русские подтянулись, сначала только в аэропорту сидели, а потом много их в город зашло. Мы сами один раз пошли на такой митинг и многих там знали. Потом начали разгонять, стреляли в воздух, нескольких ранили в ноги, но не на поражение. А последний митинг разогнали очень жестко, догоняли, били, человек 50 задержали. Это недели через две после начала оккупации примерно. После этого люди не выходили.
С появлением списков стали похищать бизнесменов, активистов, журналистов задерживали. Директоров школ заставляли на российскую учебную программу перейти, а там месяц учебы оставался всего. Они писали заявления об увольнении, а их задерживали, вывозили километров на 10-20 за город и выпускали — запугивали так. Мэра выкрали нашего — Ивана Федорова, потом обменяли на русских пленных.

Наших знакомых фермеров расстреляли и несколько дней не давали похоронить
Горисполком сразу разграбили — компьютеры, оргтехнику. Спорттовары грабили — русским нужно было переодеться в гражданское. Они быстро смешались с толпой, боялся на улице слово сказать — не знаешь, кто рядом. Правда, часто менялись, сначала ДНРовцы стояли, потом русские пришли. Коменданта поставили. Своевольничали.
Знакомый рассказывал, как они с бригадой вышку за городом строили. Ездили на микроавтобусе с инструментами каждый день через блокпост. Всегда пропускали, а однажды показывают на одного парня — этого оставьте. Вся бригада встала на дыбы, вы чего, мы без него не сможем и т.п. А какие к нему претензии? Да смотрел на меня нехорошо, — солдат отвечает.

Однажды русские проехали по городу, расстреляв витрины супермаркетов и магазинов электроники. За день все разграбили — и местных звать не пришлось, и оккупанты в накладе не остались.
В аптеках очереди сумасшедшие, исчезли лекарства от давления, сердечные, а у людей же стресс — именно тогда они и были нужны. Хлеб печь почти перестали, огромные очереди возникли, а это создавало ажиотаж, потому что брали с запасом. Выручали загородные базы и дома отдыха, у них были запасы к предстоящему сезону. Крестьяне приезжали — становились просто посреди улицы и продавали овощи. Голода как такового не было, но дефицит ощущался.

Банки и банкоматы почти не работали, жена пенсию пыталась получить 10 дней. В 6 утра вставала, записывалась. А тем, кому почтальоны приносили, вообще без пенсии остались. Или у кого кнопочные телефоны — они не могли обналичить, только в банке по паспорту. Однажды на почту привезли три млн гривен — пенсию, зашли люди с автоматами, все забрали.

Гривен оставалось все меньше, и ситуация ухудшилась. Делились, как могли — у нас девушка на первом этаже с тремя детьми жила — мы над ней шефство взяли. И еще одной семье в селе — молодая пара, 4 детей, тоже помогали. С бензином проблемы возникли. А иногда просто машины останавливали и забирали. Многие пересели с крутых иномарок на простые «Жигули» — такие они не трогали.

Первое время забирали телефоны — проверяли и не возвращали. Но вообще прохожих не часто задерживали, чаще тех, кто машинах. Знакомых фермеров наших расстреляли с семьей в джипе. И похоронить не давали несколько дней, требовали еще один джип. Когда сын пригнал машину, разрешили трактором дотянуть джип с телами до села.

Каждое утро начинали с поисков лекарства
В центре города расстреляли онкологический центр — там красный крест огромный, издалека было видно, только построили. А рядом старый корпус — двухэтажный. Вот по второму этажу они из БТР и ударили — у нас там знакомые работали, там операционная, перевязочная были. Это еще в самом начале оккупации.

Заводы начали грабить, оборудование вывозить в Крым — от нас 120 километров. Евгения Балицкого из Оппозиционного блока назначили «губернатором» Запорожской области. О нем давно все известно было. Когда 9 мая митинг шел в День победы, он обязательно собирал ряженых коммунистов — брали красный флаг, цепляли георгиевские ленточки и шли отдельной колонной. Но и другие были. Одного знакомого полицейского встретил — он сам подошел, понимаешь, говорит, у меня ж семья, надо кормить, оправдаться пытался.

В 16.00 город пустел. Вся по домам прятались. Не могли мы выдержать это напряжение. Жена потеряла 10 кг, я подтянул пояс на две дырочки. И не потому, что голодали. Просто атмосфера такая. Едет КАМАЗ российский — поперек дороги стал, вылезает автоматчик, и все машины останавливает, проверяет. Не нравится кто-то — забирают. Еще до нашего отъезда 200 человек похитили — многих отпустили, а кто-то исчезал без следа. Кроме того, у жены щитовидка больная, она пьет эутирокс — его не было нигде и заказать нельзя. Каждое утро начинали с его поисков. В итоге она перестала разговаривать, а ехать не хочет… Вечером мы поссорились, но все-таки решили выбираться и соседку с детками забрали с первого этажа. У нас на Запорожье можно выехать было, но частники таксу подняли до 150 долларов с человека. А на эвакуационные автобусы очередь огромная, она неделю туда ходила с детками — шесть, четыре и полтора годика — не удавалось сесть.

«Та не бійтеся, ви вже дома»
В общем, надписи «Дети» она приготовила, белые тряпки. 9 апреля это было. По дороге много техники разбитой стояло, хотя часть они в Крым вывозили. На блокпостах унижение — сами какие-то забитые, голодные, но сигареты клянчат и лезут везде. В карманы, в сумочку женскую. Телефоны нужно почистить до заводской настройки, вещи все выворачивали, мужчин раздеваться заставляли. Но кто-то нормально вел: «О, детки. Не бойтесь, у дяди тоже есть детки». За 70 километров 15 постов прошли.

Мосты разбиты, объезжали по селам, через речки, на обочинах машины стоят обгоревшие. Последнее село перед контролируемой территорией — Каменское — разбито вдребезги, ни крыш, ни окон, ни дверей, едем по улице, местные жители отрешенно смотрят на колонну.
— Можно в туалет зайти?
— Та йдіть…

На самом выезде из села блокпост — снова остановились. И тут вижу нашивку на рукаве у солдата, жене говорю: «Валя, наши!». Она как расплачется, я не могу успокоить, военный подошел: «Тіточка, а ви чого плачете»? А она слова не может сказать. Мы обнялись. «Та не бійтеся, ви вже дома». Только телефоны выключить попросили — дальше Токмак, Пологи — там бои идут и, если запеленгуют, может «привет» прилететь.

Уже когда пересекли КПП, соседка наша рассказала, что у нее муж в ООС. Мы были в шоке. Девочку отвезли на вокзал — она в Германии уже. Встретили нас в Запорожье как родных, а оттуда мы в Черкассы отправились — это родина моей мамы, Пинкусович ее фамилия. В «Яд Вашем» есть данные всех моих предков расстрелянных. Дядя мой, живущий в Израиле, был спасен в детском приюте украинской медсестрой Анной Шулежко — Праведницей народов мира. Четыре годика ему тогда было. Родителей расстреляли, а его Анна успела забрать. Он ее «мамой» называл до последнего ее дня.

«Вы все врете»…
В Черкассах обратились в отделение «Сохнута», отправили нас во Львов, оттуда на базу в Трускавец, а потом в Будапешт. Люди с большой буквы, столько внимания мы в своей жизни не видели. Мы должны были в июне в гости лететь к дяде Володе в Израиль, а тут такое. Мы в этом году 50-летие свадьбы празднуем. Все оставили и уехали. Правда, добро на репатриацию нам не дали, поскольку в 1921 году мой прадед принял христианство, хотя в 1943-м был расстрелян со всей семьёй как еврей. Его фамилия есть в списках «Яд Вашем». Разрешили въехать лишь по гостевой визе на три месяца (правда, ее продлевают до конца войны, — прим. ред.).

У меня один сын в России живет, да и мы когда-то в Магадане работали, квартиру там получили, со многими дружили. Некоторые еще в 2014-м отвернулись, с другими по сей день общаемся, но никто не верит в то, что происходит. Звонит один товарищ из Магадана: «Доброе утро! А зачем вы уехали?».

— Андрюша, у вас, может и доброе, а мы в оккупации были.
— Да ладно.
— Мы беженцы. Один чемодан и рюкзачок.
— А чего вы побежали, там же наши пришли.

Двоюродная сестра жены из Таганрога звонила: «Ну что, вас можно поздравить, вы уже россияне?». Мы ей шлем фото, как толпа танки не пропускала, не верит. У другой нашей родственницы две сестры живут в Курске. Уверяют ее, что бьют только по военным базам. Она рассказывает, что нет Мариуполя, половина Харькова снесена. «Да что ты рассказываешь, наши не стреляют по мирным, что вы врете».

В годы Великой Отечественной под Мелитополем шли бои — немецкий Восточный вал здесь проходил. Именно по этой линии русские сейчас окопались.